Есть в Архангельске такой старинный переулок, выходящий на Набережную. Здесь всегда тихо и хорошо, особенно весной. Но почему-то каждый раз мне становится тут немного грустно и вспоминаются слова Пушкина: «Мы ленивы и нелюбопытны».
Здесь, в этом переулке, жил когда-то замечательный человек ученый Иустин Михайлович Сибирцев. И хотя переулок этот носит теперь имя братьев Сибирцевых, до обидного мало знают об Иустине Михайловиче жители нашего города... А ведь без него невозможно по-настоящему представить культуру Русского Севера, да, пожалуй, и России в целом. Нет, это не преувеличение, ибо ценой его подвижнической жизни было создано Архангельское Древлехранилище, одно из лучших художественных и исторических собраний России, где сосредоточились тысячи и тысячи уникальных памятников старины. (Да-да, наш город обладал когда-то подобным музеем!).
Автор множества работ, Сибирцев являлся непревзойденным знатоком истории Русского Севера, я. возможно, для ее изучения никто еще не сделал столько, сколько сделал он. Прошли уже десятилетия с его смерти. И только теперь труды Иустина Михайловича Сибирцева получают подлинную оценку, а его научное наследство начинает подлинную жизнь.
О прошлом веке людям как-то не приходилось задумываться, кем станет родившийся на свет сын. Таков был миропорядок, что сын купца становился купцом, крестьянский сын пахал землю, а сын дворянина получал чины или погоны.. Изменить это положение было невероятно трудно. И потому когда в 1853 году в Архангельске в семье священника и преподавателя духовной семинарии Михаила Ивановича Сибирцева родился очередной сын, было ясно — на свет появился будущий священник.
Впрочем, девятнадцатый век рушил старые понятия. Стали возможны всякие «необычные вещи». То один, то другой простолюдин выбьется в люди... «Всякие там разночинцы», как писал обер-прокурор синода Победоносцев, становятся кто великим писателем, кто выдающимся инженером.
Необычным священником был и отец новорожденного Сибирцева. Не разделяя взглядов официальных властей, он в конце концов сложил с себя духовное звание. … он являлся членом старейшего в России вольного Петербургского экономического общества и был награжден за научные труды двумя серебряными медалями. Всем детям своим Михаил Иванович дал образование. Двое из них особенно прославят отцову фамилию. Иустин станет крупным историком, Николай — ученым с мировым именем, одним из основоположников целой новой отрасли науки — почвоведения.
Все мы родом из детства. И кем бы мы ни были, что бы ни делали, лучшее в нас — оттуда. Детство в Архангельске в середине прошлого века было по-своему удивительно. Казалось бы, тогдашний Архангельск — всего лишь провинциальный городишко. И все же это был не просто губернский центр. Рядом с Немецкой слободой кипела жизнь в порту. Сюда приходили корабли из многих стран Европы и даже из далекой Латинской Америки. Архангельск — первый порт России, и это всегда возвышало его жителей, способствовало формированию здесь своей, культуры. Кроме того, на Север ссылали политических «преступников» — всех недовольных и смело мыслящих. Поэтому тут было неспокойно, и постепенно вокруг ссыльных формировался круг передовой интеллигенции. Наконец, культуру Архангельска питала своеобразная самобытная крестьянская культура Поморья. Вокруг простирался Русский Север, еще не познанный, не, изученный, суровый и прекрасный, с неизмеримыми духовными, художественными богатствами.
Нет, Архангельск не был отсталой провинцией!
Начальное образование Иустин Сибирцев, как сын священника, получает, конечно, в духовном училище. И после него (учиться в гимназии нет средств) прямая дорога — в духовную семинарию (в ней берут на полный пансион). Но в 1872 году, окончив Архангельскую семинарию, Иустин уезжает в Петербург — учиться на историка.
Когда двадцатипятилетним юношей Сибирцев возвращается на родину, Север становится объектом повышенного интереса. Со временем этот интерес разовьется в настоящий бум..« Сотни статей и книг пишутся о Севере, десятки, сотни путешественников устремляются на Север. И кого тут только нет — фольклористы, художники, архитекторы, этнографы, коллекцио-неры — наконец, просто любопытствующие, у которых есть деньги на поездку.
Начинается этот интерес с сенсации 1856 года — П. В. Рыбников, известный потом ученый, запишет на Севере былины — былины, которые считались к тому времени исчезнувшим жанром! За открытием в фольклоре последует открытие деревянного зодчества и северной иконописи, удивительных предметов утвари и редких старинных книг... «Римом России» назовет позднее наши места Николай Рерих. Это будет эпопея «открытия Русского Севера», которая во многом перевернет и бесконечно обогатит наши представления о русской истории и культуре.
И одним из первых, кто отправился на Север, был выдающийся русский искусствовед-архитектор, академик Императорской Академии художеств В. В. Суслов. Именно с его поездкой в Поморье в 1886 году теснейшим образом связана судьба Сибирцева.
Возвращаясь в Петербург, Суслов пишет архангельским властям: «...в Поморье царит страсть к новшеству и совершенное невнимание к остаткам нашего народного самобытного искусства. Много вещей, частью прекрасных, разыскал я в церковных кладовых среди всевозможного хлама и непроходимой пыли. Ввиду конечного уничтожения памятников древнерусского искусства я полагал бы, что отысканные мною вещи могли бы послужить основанием музея в Архангельске. В другом случае, эти вещи могли бы послужить дорогим вкладом в музей Императорской Академии художеств».
Суслов, конечно, больше заботился о вывозе вещей в Петербург. Но письмо его послужило толчком...
В 1887 году с Архангельске был основан комитет, поставивший перед собой цели собирания и сохранения памятников старины и прежде всего — документов.
Почти с самого начала возглавил его Иустин Сибирцев. Он в это время — преподаватель гимназии и духовной семинарии (ведет историю и языки — современные и древние). Вокруг него формируется кружок энтузиастов, действующих на свой страх и риск и — на свои собственные средства.
Поскольку большая часть сохранившихся предметов старины находилась в церкви, комитет просил покровительства у епархиальных властей и получил название «церковно-археологического». Но никакой реальной помощи ждать было неоткуда. Обыватели и туповатые городские власти видели в этом «лишь пустую затею», которая, не дай бог, превратится для них В «личный источник хлопот и беспокойств».,.
И все же работа началась, начались поиски. Были составлены списки наиболее интересных мест, наведены справки. И в свободное от службы время, на свои средства члены комитета ездят по губернии, собирают документы, книги, предметы утвари и искусства.
Основную работу берет на себя Сибирцев. Например, в 1891 г. он серьезно обследует Холмогоры и Холмогорский уезд, «имея в виду большую сравнительно древность и значение этого города в истории Двинского края». Именно здесь должны были осесть в большинстве своем документы по истории Двинских земель и Поморья вплоть до XVII века.
В XVII веке, при архиепископе Афанасии, сподвижнике Петра, холмогорские архивы были разобраны и приведены в порядок. В выстроенном же Спасопреображенском соборе устроено специальное помещение при соборной казне, куда перенесли все документы. Там стояли шкафы с ящиками, на каждом из которых имелась подробная опись,
А к концу XIX в. ящики эти оказались пустыми! …
Отчет Сибирцева о поездке в Холмогоры полон горечи и боли. Не лучше было и в других местах. Но несмотря ни на что он деятелен. «Важность данного мне поручения требовала внимательного отношения к делу, мне приходилось спускаться в церковные подвалы, подниматься на чердаки и колокольни; осматривать кладовые, амбары и тому подобные помещения, рыться в кучах хлама и мусора, рассматривать предметы, покрытые слоями пыли, ржавчины, и т. д. и т. д.»...
И ему немало удалось обнаружить! Древлехранилище начинает расти. Уже в первый год его существования туда поступил 201 предмет, два с лишним десятка свитков XVI и XVII веков (это значит — сотни документов), 7 гравюр. Однако судьба, казалось, хотела испытать Иустина Михайловича.
Еще в 1889 г., когда в столице стало известно об Архангельском Древлехранилище, часть интереснейших вещей была изъята и отправлена в Петербург, в Академию художеств. Туда же были отосланы две корзины документов. Затем архангельские церковники пишут обер-прокурору письмо о неправомочности комитета собирать вещи в церквях. По существу это донос. И комитет чуть не запрещают!
После этого начинаются неприятности с переездами. Епархиальные власти просто выгоняют комитет с его экспонатами то из одного, то из другого здания. За первые 13 лет своей деятельности Древлехранилище 7 раз переезжало с одного места на другое, причем некоторое время помещением для него служили даже заброшенный амбар и старая деревянная баня.
Только в 1901 г. комитет получил для своих коллекций здание старой монастырской сторожки за оградой Михайло-Архангельского монастыря — «дом, хоть и каменный, но сырой, низкий, тесный и непригодный)», — да и то на том условии, что члены комитета отремонтируют его за свой счет.
К этому времени собрание Древлехранилища измерялось пятизначными цифрами. Уже в ходе поступления материалов стало ясно, что в руки ученых попали уникальные вещи. Чего стоило одно только рукописное собрание! (О нем еще пойдет речь впереди).
Огромную ценность представляло собрание икон и церковной утвари: деревянная скульптура, резные иконы и кресты, берестяные венцы; шитые шелками плащаницы и покровы; «воздухи»... Перечисление заняло бы не одну страницу.
Каждая новая поездка оканчивалась поступлением новых памятников и экспонатов... Они занимали все новые и новые полки, стеллажи, шкафы, потом — целые комнаты. Но любое самое интересное собрание становится подлинно научной коллекцией, только когда оно по-настоящему разобрано и описано. Это прекрасно понимает Иустин Михайлович. И со временем комитет ослабляет свою работу по собиранию — надо систематизировать и описать то, что уже собрано.
Что значит, например, описать старинную рукопись? Это значит внимательнейшим образом прочитать ее, изучить переплет и бумагу (или пергамент), на которой она написана, изучить почерка писцов, ее писавших, сличить их, выявить особенности стиля, написания разных букв, транскрипции и еще многое, многое, чтобы точно сказать — что это за исторический источник, где и когда он создан и насколько достоверен;
Это кропотливый труд, но без него мы бы никогда ничего не узнали бы ни об Иване Грозном, ни о Степане Разине. Годы и годы уйдут на то, чтоб описать собрание Архангельского Древлехранилища. Конечно, одному Иустину Михайловичу это дело было бы не под силу. Ему удается сплотить вокруг себя целый коллектив талантливых и образованных людей. По его предложению создано две группы: одна для описания вещественных, другая — письменных памятников (рукописей и документов).
К этому времени в России археография (наука, в число основных вопросов которой входит и описание рукописей) переживала свой бурный рост. Но тем не менее еще не существовало единообразных научных приемов описания. Поэтому Сибирцеву пришлось разрабатывать свою собственную методику, которая, кстати, позднее получит высокую оценку.
Тысячи и тысячи рукописных и старопечатных книг описал Иустин Михайлович за свою жизнь. И чтоб понять, чем жил этот человек, что знал он, надо, наверное, хоть раз в жизни заглянуть в старинную рукопись.
Это очень волнительно. Вы держите в руках творение, которому не одно столетие. Если б знать, через сколько человеческих жизней оно прошло! Иногда на страницах книги делали маленькие приписочки и заметки. Некоторые из них сами по себе ценны как документы истории. Например, на одной рукописи XVI века есть такая запись: «...и того году Мрази (мороз — Г. Т.) убил весь хлеб и мерло людей по дорогам многое множество и четверть ржи была по тридцать алтын. Того ж году упрятывати (хоронить — Г. Т.) людей не могли...» Но даже если подобных приписок на полях нет, каждая рукопись — голос из прошлого, очень многое говорящий тому, кто хочет услышать.
Нельзя рассказывать о Сибирцеве, не остановившись хоть очень кратко на его собрании.
БОЛЬШИНСТВО рукописей Древлехранилища хранятся теперь в Библиотеке Академии наук (сокращенно БАН) в Ленинграде, где, слившись с рядом небольших коллекций, оно получило название Архангельского собрания. Я решил отправиться в Ленинград. И вот я в небольшом читальном зале отдела ру-кописей. Посетителей здесь встречают очень приветливо. После оформления отношения я робко прошу разрешения посмотреть Архангельское собрание.
— Как, все?! — слышу я в ответ удивление. И все же передо мной раскрывают несколько огромных шкафов. Вот они, ряды рукописей, большинство в аккуратных футлярах. (Чувствуется, с какой заботой и вниманием хранят здесь эти книги).
Я попросил несколько рукописей. Начал, конечно, со знаменитого Сийского Евангелия 1341 года — гордости Древлехранилища. Создана эта небольшая пергаментная книга, способная заворожить, по особому указу Ивана Калиты — для отсылки ее в дар на Двину. Она — воплощение таланта и вкуса. На почти белом до сих пор пергаменте ровным уставом выписан текст. А заглавные буквы выведены киноварью. В их изящный орнамент вплетены фантастические птицы и звери — и тревожат людям души вот уже более чем полтысячи лет.
Не менее изумительно и второе Сийское Евангелие, конца XVII
века, несущее на себе пышные черты искусства барокко. Весит оно чуть не 30 килограммов и занимает почти весь стол. На страницах его тысячи миниатюр, бесконечное множество заставок, концовок, инициалов, цветов на полях — и при этом ни орнамент, ни рисунки ни разу не повторяются...
В целом Архангельское собрание отличается тем, что в нем особенно много богато, изысканно оформленных рукописей..
Не менее интересная встреча ждала меня и в отделе рукописей Ленинской библиотеки в Москве. Здесь тоже хранится часть фонда бывшего Древлехранилища. И среди прочих есть там довольно поздняя рукописная книга, составленная уже в 1811—1812 гг. Озаглавлена она «Разные выписки из разных книг и в разное время сделаны, когда где что усмотрел, тогда и выписано, а потому и не по порядку; в чем читателей прошу великодушно меня простить. Я же выписывал для себя и для детей, а не для сторонних. Старик Николай Козмин Крыков». Вот и представьте себе широту интересов и круг чтения простых северян в первой трети прошлого века, если имеются в этой книге выписки по физике, химии, астрономии, географии Востока и Западной Европы; масса выписок по истории и культуре России, Севера и Архангельска в частности. Кстати, есть выписки из неизвестного, до сих пор источника по ранней истории Архангельска. И что самое приятное, книга эта активно читалась, «жила» — ее страницы буквально испещрены пометками, подчеркиваниями, восклицаниями.
Можно было бы рассказать еще о восьмистах старинных западноевропейских книгах, которые прибыли в Архангельск, очевидно, в XV—-XVII веках. Сколько таинственного и удивительного связано с ними! Останавливаться на них подробно, к сожалению, нет возможности. Но нельзя не сказать хотя бы несколько слов о собрании исторических документов, хранившихся в Древлехранилище. Именно в Древлехранилище находился один из основных комплексов исторических документов по нашему Северу — около 30 000 единиц хранения с XV по XVIII век. Сравнимы с ним могут быть только архивы Московских приказов и Соловецкий архив. Ни одна работа по истории и культуре Севера не обойдется теперь без этих источников, и количество научных работ, уже написанных с использованием материалов Древлехранилища, составляет не одну сотню.
Сибирцев не только изучал собранное им и его коллегами. Он многое делал и для того, чтоб сокровища его музея стали достоянием широкого круга людей, хотя делал, наверное, далеко не все.
Постоянно открыто для всех желающих Древлехранилище. В губернской печати даются объявления о том, что музей «открыт для всех желающих для обозрения по воскресным дням с 2-х до 3-х». Организуются выставки, выступления, лекции. По мере сил и времени пишутся статьи. Завязываются прочные связи с научным и художественным миром Петербурга и Москвы.
Остается только сожалеть, что не найден до сих пор архив Иустина Михайловича. Сколько писем от великих наших ученых, художников, писателей должно было бы храниться там!
Через своего брата, Николая Михайловича, мы упоминали уже о нем (умер он к сорока годам, успев оставить такой вклад в развитие естественно-географических наук, что академик Димо писал о нем; «Он должен быть назван лучшим учителем всей мыслящей земледельческой России»), Иустин Михайлович был знаком с В Г. Короленко и, возможно, А. М. Горьким. (С Владимиром Галактионовичем Короленко Николай Михайлович Сибирцев был связан тесной дружбой, не прерывавшейся всю его жизнь). Возможно, писал Николай Михайлович брату и о таких своих знакомых, как А. П. Чехов, академик Карпинский. Сам Иустин Михайлович поддерживал связи с такими выдающимися русскими учеными, как академики И. И. Срезневский, А. А. Шахматов, С. Ф. Платонов, Н. П. Лихачев, М. М. Богословский. А о чисто деловых научных знакомствах и говорить не приходится: с конца 90-х годов Сибирцев был постоянным консультантом Академии Наук, Московского исторического общества, Московского археологического общества. Трудно себе представить, сколько ученых обязаны его помощи! И трудно себе представить, сколько могли бы рассказать нам письма из его архива (и сам этот архив)!
Впрочем, одно очень интересное письмо я все же могу привести. Оно нигде не публиковалось, а найдено совершенно случайно в Архангельском областном архиве. Я сразу узнал почерк: Игорь Эммануилович Грабарь! Дата 1926 год — в это время Грабарь работал в Наркомпросе. Обращаясь к Сибирцеву за советом, Грабарь пишет: «В дополнение к этому письму мне хотелось бы попросить Вас уже не в служебном и официальном порядке, а частным образом, на правах 25-летнего знакомства, сообщить с полной откровенностью Ваше личное мнение по этому вопросу» (речь в письме идет о коллекциях краеведческого музея).
Двадцать пять лет знакомства!.. Значит, первая встреча была в 1901 году, во время первой знаменитой поездки Грабаря по Северу. Можно даже предположить, как она произошла.
Скорее всего, встреча их состоялась в Древлехранилище. Когда внизу звякал звоночек и сторож предлагал посетителям снять в раздевалке пальто и ботинки и кричал наверх «заведующему», что, мол, гости пришли, со второго этажа спускался Иустин Михайлович. Должно быть, наверху он работал или читал. Некоторое время (но совсем недолго) Иустин Михайлович молчал и присматривался к гостям, щурясь из-под очков. Отношение ко всем посетителям, независимо от чинов и званий, было одинаковым. Единственное, что выделялось и особо ценилось, — живость ума посетителя и его способность понимать и ценить красоту. Тогда он оживлялся сам. («Тех, кто с подлинным интересом слушает, он готов был хоть вовсе не отпускать», — рассказывает Ксения Петровна Гемп, которая сама, будучи курсисткой, нередко бывала в Древлехранилище).
Говорил Иустин Михайлович не спеша, несколько даже старомодно, отчетливо выговаривая слова. Голос у него был приятный. Сделав небольшое вступление, он из прихожей вел гостей в первую комнату, совсем небольшую. В ней были выставлены геральдические знаки, медали, монеты, разные археологические находки. Особо гордился Иустин Михайлович медалями и знаками Петровской эпохи (например, знаком «За право ношения бороды») и серебряным рублем Константина. Но самое интересное было далее. Из этой небольшой комнатки двери вели налево — в зал книжного собрания, где выставлялись рукописи; направо — в зал, где было громадное количество икон.
Игорь Эммануилович не мог не отметить, какие изумительные здесь
иконы и с каким вкусом они подобраны. Особенно впечатляющими были северные письма.
Уж Игорь Эммануилович должен был оценить собранные здесь сокровища. И мне представляется, как Грабарь ходит по экспозиции, останавливается перед разными вещами. Да, скорей всего, их знакомство произошло в Древлехранилище.
Я решил рассказать о найденном письме Николаю Николаевичу Померанцеву, близкому другу и соратнику Грабаря, ныне здравствующему замечательному 95-летнему жителю Москвы, одному из самых значительных наших специалистов по истории русской культуры.
— Сибирцев? О, это был редкий человек! Хорошо, что вы им заинтересовались! О нем обязательно надо написать, Я познакомился с ним в 1920 году, когда мы с Грабарем и другими товарищами плавали по Северной Двине. Это была экспедиция Наркомпроса по выяснению урона, причиненного культурным богатствам Севера интервенцией. И вот в Архангельске Сибирцев часто заходил к Игорю Эммануиловичу и подолгу беседовал.
Жили мы в гостинице (кстати, устроил нас туда не кто иной, как сам Михаил Сергеевич Кедров! Да-а, он очень интересовался нашими делами). Грабарь по некоторым вопросам обращался за помощью к Сибирцеву. «Исключительный ученый! —» говорил он о нем, — а рукописи знает как бог». Долго они, бывало, беседовали. А подробностей не помню. Записок тогда не вел, — Николай Николаевич улыбнулся, — вот если бы теперь мне их послушать! Я б и сам, может, кое-что сказал. Помню только, что о Гостином дворе у них особый разговор был. Грабарь очень ценил Гостиные дворы в Архангельске. Уже тогда думал об их реставраций — и просил Сибирцева подыскать документы и чертежи».
Многое еще рассказывал Николай Николаевич, а я сидел и думал: как удивительно, как прекрасно тесен этот мир!
Но возвратимся в начало века. В 1902 году Иустин Михайлович оставляет должность преподавателя гимназии и семинарии (ей было отдано 25 лет) — и может целиком посвя-тить себя научной деятельности. В том же году, как пишет он в автобиографии, «был я причислен к Министерству Народного Просвещения с откомандированием в распоряжение Археографической комиссии и по ее поручению, а также и по поручению Академии Наук работал по обследованию документов по истории местного края».
Именно в это время было написано большинство его работ. Писал Иустин Михайлович от случая к случаю. Почти все его время забирало Древлехранилище. И тем не менее, им написано около полусотни статей и серьезных исследований. Поражает само разнообразие его интересов. О чем он только не писал — и всегда очень кратко, обстоятельно и вдохновенно. И всегда это было новое слово в науке. Печально осознавать, что большинство его статей разбросано по архангельским, московским, петербургским газетам и журналам и — малоизвестно. К числу самых известных относится написанная совместно с академиком А. А. Шахматовым книга «Еще несколько Двинских грамот XV в.» (1909 г.).
Позднее, в XXV томе Русской исторической библиотеки (этой удивительнейшей серии научных книг по истории России), был опубликован подготовленный Сибирцевым том документов Лодомской церкви.
В 1911 году в журнале «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» появилось исследование Сибирцева «К биографическим сведениям о М. В. Ломоносове (его жизнь на родине)», которое Академия Наук сочла полезным перепе-чатать в своем «Ломоносовском сборнике» составленном к двухсотлетию Ломоносова. Сибирцев первый написал о детских и юношеских годах нашего великого земляка. Он собрал, казалось бы, все документы, сохранившиеся здесь, на родине Михаила Васильевича. И долгое время потом сказать на эту тему новое слово было попросту невозможно.
Не менее интересна и вышедшая в 1914 году его небольшая работа «О старинном устройстве деревянных церквей на Севере». Не случайно обратился он к этой теме. В возглавляемом Иустином Михайловичем комитете, велась большая работа по сбору и систематизации сведений о памятниках зодчества на Севере. Была создана прекрасная коллекция фотографий и обмеров церквей — и, кстати, Грабарь в своей знаменитой «Ис-тории русского искусства» использовал материалы этой коллекции.
Словом, изучением деревянного зодчества в Архангельском церковно-археологическом комитете занимались вполне серьезно. И если очень кратко сформулировать достоинства работы Сибирцева по этой теме, можно сказать, что одним из первых в нашей науке Иустин Михайлович обратил внимание на то, о чем впоследствии будут много писать, — на гармоничность ансамбля в северном деревянном зодчестве. «Поразительно прежде всего уменье, — пишет он, — с которым наши прежние строители выбирали место для храма божия; нельзя при-думать композиции лучше той при помощи которой они связывали архитектурные формы храмов с окружающим пейзажем, с изгибом реки, с изломом гор, с гладью лугов, с острой четкостью леса. Со всей окружающей картиной древнерусский храм производит непередаваемое впечатление слитности».
Приближался бурный 1917 год. Почти шестидесятилетним встретил Сибирцев революцию. Он переходит на сторону новой власти. Главное, что волнует его, — что будет с созданным им музеем. Нужно было во что бы то ни стало сохранить эти богатства для народа. Это так трудно, когда кругом горит земля и в кровавых битвах решается судьба страны, когда рушатся старые понятия, когда пролеткультовцы предлагают сбросить Пушкина с корабля современности, а в стране царит разруха.
Но все постепенно укладывается. Страна начинает строительство новой жизни. Древлехранилище, правда, закрывается, и все его материалы перевозят на хранение в пакгаузы Архангельской таможни. Эксперты из центра ставят вопрос о вывозе всего соб-рания, но поначалу сделать этого не удается. «Великий упрямец» (так называл Сибирцева его большой друг и коллега педагог-филолог Иван Автономович Елизаровский) не только с великим упорством и энергией собирал и систематизировал несметные культурные ценности, но и с не меньшей энергией дрался за то, чтобы Древлехранилище оставалось там, где оно родилось.
В начале 20-х годов в Архангельске возрождается краеведческое общество. Руководит им замечательный партиец, журналист Иван Боговой. Огромную роль играет в обществе и Андрей Николаевич Попов — талантливейший исследователь и организатор науки.
В 1922 г. почти все рукописные и архивные материалы Древлехранилища поступают в Архангельский Дом книги (куда приходит на службу и Иустин Михайлович), а старинная утварь и художественное собрание — в отдел древнерусского быта и искусства местного музея (где хранителем также становится Сибирцев).
Сибирцев принимается за организацию отдела рукописей в Доме книги. Архивные материалы подлежали передаче в губархив, но, как писал А. Н. Попов. «По уважению к желанию и трудам И. М. Сибирцева по собиранию материалов и исследованию... старины, лучшим знатоком которой он является, монастырские архивные материалы остаются в его ведении и доселе, тем более, что И. М. Сибирцев, несмотря на свой преклонный возраст (74 года) не оставляет научных занятий: за время службы в Доме книги им закончено научное описание рукописных книг Дома книги, которое должно быть отнесено к лучшим работам в этом ряде».
В 1926 году отдел посетил сотрудник Археографической комиссии при Академии наук Андреев, который дал очень ВЫСОКУЮ оценку трудам Сибирцева, но вновь поставил вопрос о вывозе собрания в Ленинград. Иустин Михайлович делает все доступное, чтобы «существующее в Архангельске собрание рукописей, устроенное, оборудованное, подробно описанное местными деятелями и на средства местного бюджета и в то же вре-мя вполне доступное для исследований ученых края», оставить в Архангельске.
Но, несмотря на все его усилия. Архангельское собрание было вывезено и впоследствии «разбрелось» по разным хранилищам страны. Подавляющее число рукописей, как уже было сказано, хранится в библиотеке Академии наук.
В 1928 году случилось очень радостное для Иустина Михайловича событие. Советская власть по заслугам оценила его вклад в развитие нашей науки и культуры. Его кандидатура была выдвинута для избрания в члены-корреспонденты Академии наук СССР. Давая характеристику, академики С. Платонов, М. Богословский, К. Лихачев писали: «Ю. М. Сибирцев около 50 лет своей жизни отдал на изучение своего края, сосредоточив свое внимание главным образом на собирании исторических материалов, их обработке и исследовании, и в настоящее время вполне заслуженно считается одним из лучших знатоков истории Русского Севера».
Правда, вскоре произошло неприятное недоразумение: новоизбранного члена-корреспондента Академии наук СССР уволили из Дома книги по сокращению штатов. Но, как говорится, нет пророка в своем отечестве.
Последние годы (умер Сибирцев в 1933-м) он жил уединенно. Редко выходил из дома. Лишь изредка, надев свою шинель, прогуливался по набережной. Садился где-нибудь на скамейку и подолгу задумчиво всматривался вдаль. О чем он думал ? Может быть, размышлял над какой-нибудь новой работой? А может, вспоминал юность? Всю жизнь любил этот человек одну женщину — Инну Илларионовну Миротворцеву, любил так, как умеют любить только сильные люди. А она, наверное, любила его. И как это ни грустно, оба остались одинокими. Может, он вспоминал ее, еще молодую преподавательницу женской гимназии, женщину, в которую были влюблены все вокруг?
Таким однажды и увидел Сибирцева на набережной С. Г. Писахов. В своем дневнике Степан Григорьевич оставил маленькую запись... Это почти новелла:
«Жаркий летний полдень. День праздничный. На бульваре еще нет никого. На скамейке сидит Иустин Михайлович в теплом пальто, в галошах, руки сложил на ручке зонтика...
— Иустин Михайлович, я вам не помешаю?
В ответ улыбка. Понимаю, улыбка теплому дню, солнцу, спокойной реке и мне.
— Если помешаю, вы дайте знать. Может быть, я сам замечу, когда надо уйти. Скажите, у нее в руках будет фиалка или гвоздика?
Иустин Михайлович не обиделся на мое озорство, заулыбался. Морщинки стали веселыми.
— Скажите, а лакфиоль очень дурной цветок?
— А как пахнет? Какого вида?
— Лакфиоль коричнево-желтый, а пахнет то ли как табак высшего сорта, то ли как дорогой чай. Изысканный цветок. — Иустин Михайлович заулыбался, что-то вспоминая:
— Лет пятьдесят назад, нет, пятьдесят четыре назад, у нее в руках была лакфиоль».
