Степан Федорович Огородников — наш земляк, известный историк, автор ряда книг и статей об Архангельске, знаток русского морского и военно-морского флота.

Родился С. Ф. Огородников 26 декабря 1835 г. (7 января 1836 г.) в Соломбале, в семье морского офицера. Вся его жизнь была связана с военно-морским флотом России, с Архангельском.

Исторический очерк «Соломбальское селение» (1863 г.) — его первая научно-исследовательская работа. В 1875 году Морской ученый комитет издал фундаментальный научный труд С. Ф. Огородникова «История Архангельского порта».

Большое значение до наших дней сохранила и еще одна книга С. Ф. Огородникова, посвященная родному городу: «Очерк истории города Архангельска в торгово-промышленном отношении» (1890 г.).

...Утренний моцион не удался. Хотя уровень воды в канале несколько снизился, а ветер, взломавший вчера молодой лед, поутих, отошел к югу, потеплел, ощущение неуюта, неустроенности какой-то не проходило. И сизое небо над потемневшими домами, и острая рябь, пробегающая порой по глянцево-черной воде, только усиливали чувство тревоги.

Пожалуй, впервые за многие годы пятидесятилетний подполковник корпуса флотских штурманов в отставке Степан Федорович Огородников изменил своей привычке неторопливого размышления во время пеших утренних прогулок. Мысли то мчались, словно подгоняемые ветром, то обдавали холодом, от которого не спасали ни теплая шинель, ни глубоко надвинутая фуражка. И причиной этому короткое «в отставке».

Ярким видением всплывало прошлое. Все сорок лет жизни, отданные русскому флоту, словно сошлись в его памяти именно в это ненастное утро, как будто в упрек за то, что он по своей воле и даже — страшно сказать — в осуществление давней мечты своей решился на такой крутой поворот в жизни.

Нет, было бы нелепо утверждать, что еще тот, совсем зеленый кадет Степа Огородников мечтал о карьере историка (даже, скорее, не историка, а статистика, архивариуса). Тогда был просто десятилетний мальчик, влюбленный в море, корабли, паруса. Да и потом, в Крымскую кампанию, служа на кораблях Балтийского флота, не о том он мечтал (честолюбив был, ох честолюбив!). Даже будучи откомандирован на курс лекций в Санкт-Петербургский университет, занимался скорее из привычки к честному и обстоятельному труду. А вот потом?... Потом было назначение в Архангельск.

В родной город он прибыл «...к последнему акту полуторавековой жизни Архангельского адмиралтейства...». Умом, конечно, он понимал, что существование главного Архангельского порта как порта военного оказалось несоответствующим положению вещей, обременительной статьей для государства, но сердцем никак не мог смириться с падением былой славы, а больше того, с судьбой родного Соломбальского селения, пришедшего в упадок и запустение.

Все то, чем он, уроженец Архангельска, всегда гордился, дело всей жизни отца и знаменитых его современников уходило в прошлое, задержавшись пока лишь в памяти людской. Сохранить, сделать эту память материальной — вот что, пожалуй, руководило им в ту пору, незаметно, исподволь превращаясь в истинную страсть, оттеснив даже любовь к рисованию...

Вот наконец-то и его дом. Здесь, неподалеку от места новой службы, обосновался он в скромной, по всем статьям холостяцкой квартире. Мягко хлопнула за спиной дверь парадной, оснащенная замысловатым медным прибором, призванным беречь тепло и нервы постояльцев.

Скинув шинель и фуражку, он прошел в кабинет, на ходу кинув: «Степаныч, почта была?». Степаныч, старый вестовой и «добрый домовой» его холостого очага, откликнулся не сразу. Входя в кабинет с уже приготовленным завтраком на подносе, доложил, как будто и не было паузы: «Почты нет, вашскородь. Мальчишка-посыльный прибегал от фотографа, от Никоновича, надо быть, карточки принес, что вы давеча снимались».

Степан Федорович неторопливо вскрыл пакет, из него выпали три картонных прямоугольника с глянцевыми овалами фотографий.

— Да, Степан, вот и последняя вешка на флотском твоем пути. Хорош! Не зеркало, конечно, но в Архангельск послать такой даже лучше: ишь герой какой.

Теперь предстояло ответить Маше — сестре, живущей своим домом в Архангельске. Вместе с поздравлениями к рождеству надо было сообщить ей о перемене в жизни. Любимая сестра, она была, пожалуй, моральным центром семьи после смерти матери и в свою очередь боготворила брата, приписывая ему всевозможные достоинства и таланты. Чего стоит хотя бы приводящая в восторг племянников легенда о том, что он в юности, не любя закона божьего, записывал молитву каллиграфическим почерком на ногте большого пальца. Или акварельные рисунки

— плоды любимого занятия в часы отдыха. Вся гостиная в доме сестры ими увешана.

Степан Федорович отставил поднос, пододвинул стопку чистых листов...

«Здравствуй, милая Маша, со всеми чадами и домочадцами!

Спешу уведомить, что с переездом, слава богу, обошлось без хлопот и не очень дорого.

...Теперь о себе. Я, Маша, принял-таки наконец предложение Феодосия Федоровича Веселаго (ты знаешь, что он был моим начальником по гидрографическому ведомству и научному комитету) о сотрудничестве по составлению «Истории русского флота» в комиссии при Морском министерстве.

Условием была моя отставка по корпусу флотских штурманов. Я долго колебался: все-таки в пятьдесят лет менять жизнь страшновато. Но — жребий брошен, предложение принято. В конце концов, чтобы предвидеть будущее и понять настоящее надо знать прошлое. И кто-то должен этим заниматься, тем более что такая, хоть и поздняя, перемена карьеры в чем-то на руку и мне. Я получил теперь возможность исполнить, наконец, долг жизни моей — закончить работу над историей Архангельска. «Подвиг сей» требует таких трудов, коих я не мог позволить себе при прежней должности без ущерба для нее...».

Вспомнился недавний разговор с Веселаго. Ученый, историк, генерал, Феодосий Федорович любит повторять своим помощникам: «Мы, господа, прежде всего статистики, фактографы. Точность и точность, прежде всего... Философии без нас с вами сюда добавят».

Нет, уважаемый Феодосий Федорович, не точность ради точности, а точность ради знания! Как поразило его, Огородникова, тогда еще начинающего историка, чередование взлетов и падений в истории Архангельского порта. Чем бы ни вызывались они: влиянием ли такой личности, как Петр Первый, экономическими, политическими ли обстоятельствами, — за всем угадывалась какая-то глубинная суть.

Правда, понимать это он начал позднее, а тогда закончил свой труд на самой пессимистической ноте. Сколько городов на Руси, пережив свой расцвет, канули бесследно. И вот теперь, в новой своей работе, он поставил себе цель понять, в чем же: причина удивительной живучести города, разменявшего четвертое столетие своей истории. Не в органической ли его необходимости для России?..

«...Пользуясь оказией, поздравляю тебя, Григория и милых племянников с рождеством, имеющим быть в скором времени.

P. S. С письмом посылаю фотографический портрет, подписанный для племянника и крестника моего, Федора, в память и назидание...».

Конверт запечатан и подписан четким аккуратным почерком: «гор. Архангельск, Новгородский пр., между улицами Поморской и Театральной, дом Алкирова. Марии Федоровне Волыхиной».

Огородников посмотрел в окно. То ли ветер стих, то ли солнце проглянуло в разрыве туч, но что-то неуловимо изменилось в природе;

— Вашскородь, на службу...

— Знаю, Степаныч, знаю, — то ли ответил, то ли подумал Огородников и, уже одеваясь, решил: — Пойду пешком, лучше думается...

Наталья Трофименко

Наверх