Дом на Поморской

Жил этот великий художник и писатель, интеллигентный человек старого времени, большой любитель природы сурового Севера, на нашей улице Поморской № 27 в двухэтажном доме, во дворе которого был небольшой флигель, где жила его сестра. В доме размещалась его творческая мастерская. Мы первоначально проходили темные и широкие сени, затем прихожую, тоже плохо освещенную и, наконец, открывалась дверь в мастерскую... Она была светлой, с высокими потолками, на стенах мастерской висело множество этюдов разной величины. В этой обстановке Степан Григорьевич, в сине-сером фартуке, выглядел добрым, сказочным кудесником, смешливый, с хитроватым взглядом из-под заросших седых бровей, таким требовательным и разговорчивым мастером. Его интересовало: есть ли у тебя интерес к рисованию? С кем живешь и кто твои родители? Я пояснил, что рисую дома, что мой отец и его старший брат занимались живописью, что пользуюсь красками, оставшимися от отца. Что живу с мамой, сестрой и бабушкой, что отца и его брата забрали в 1937 году и о них мы ничего не знаем...

Наш дом был по улице Поморской № 62, это в двух кварталах от его мастерской. В годы войны мы жили двумя семьями – наша и семья маминой сестры. В доме остался один взрослый мужчина, муж сестры – Дмитрий Алексеевич Щербаков, человек разносторонних увлечений, который занимался как любитель живописью и музыкой, слесарным делом и охотой. Для нас подростков был истинным отцом, научивший многому.

Когда узнал Дмитрий Алексеевич, что я хожу в мастерскую к Писахову, он сказал: «Учись, парень, под старость хлеб будет». Оно так и получилось, я начал рисовать с семи лет и рисую по сей день.

...Постучавшись, я входил к Писахову в мастерскую... Здоровался... «Ну, входи! Садись и берись за работу...» Он изредка поглядывал, что я делаю. Как-то я не являлся недели две. Степан Григорьевич спросил меня: «Чего не приходил?» «Болел», – ответил я. «Ну, и поболеть-то тоже иногда надо. Приходи. Рисовать не бросай», – говорил он.

Иногда я задумываюсь, как важно вовремя поддержать подростка! И Степан Григорьевич возбудил во мне интерес к живописи, к Северу, к его многочисленным экспедициям Г.Я. Седова, В.А. Русанова и других.

<...> Кто не знал на нашей улице Писахова? Казалось, знали все. Это он, в черной шляпе и драповом пальто, маленького роста старичок с пышными усами и выступающими из-под шляпы седыми волосами, медленно ходил по деревянной мостовой, раскланиваясь со своими знакомыми. Его можно было видеть с сумкой, с палагуньем-ведерком, с таким тогда ходили за молоком на поморский рынок.

Не так давно, в Архангельске, я купил подборку фотографий «Архангельск. XX век в лицах». В подборке имеется фотография С.Г. Писахова 1950-х годов, где художник разговаривает на проспекте Павлина Виноградова у ресторана «Полярный» с известными в городе людьми: капитаном Юрием Жуковым и журналистом Зиновием Шадханом. Писахов держит в руках авоську и уже тогда ходил с тросточкой. На мой взгляд, это очень характерная фотография, отображающая облик художника в обыденной обстановке. Кстати, не так уж много сохранилось снимков С.Г. Писахова и его семьи. Даже в фондах Архангельского краеведческого музея фотографий с участием его всего несколько. Не густо? Очень жаль, если растеряно и не сохранилось его фото-наследие.

Журнал «Слово» (№ 12 за 1989 г.), опубликовал очерк Арсения Ларионова «Тяжёлая опала», где есть одна из последних фотографий Степана Григорьевича, а также фотография в кругу семьи, где он в кадре со своими сестрами Таисией и Серафимой, матерью Ириной Ивановной. Вспоминал сам Писахов: «Мои деды и бабка со стороны матери родом из Пинежского района» (предисловие, к его сказкам, изданным Северо-Западным издательством, Архангельск, 1978, с. 11.).

<...> Отец Писахова, Григорий Михайлович, очень любил своего сына и поддерживал его в устремлениях. Он дал ему отличное образование, отправил учиться за границу осваивать уроки живописи, а дочерей держал в строгих правилах того времени... Поэтому Степан имел возможность учиться во Франции, Италии, бывать в странах Ближнего Востока. После длительных путешествий, он сделал для себя вывод: «Лучше и красивей Севера ничего на свете нет!»

Григорий Михайлович Писахов был широко известным в городе ювелиром, имел ювелирный магазин, первоначально являлся купцом 2-й гильдии, затем получил первую, имел возможность финансировать учебу и поездки своего сына, на что указывает список лиц, занимающихся торговым промыслом в г. Архангельске за 1897 год. (Порядковый номер 17, см. Ф. 50. Оп. 3. Д. 675. Л. 5. Госархив Архангельской обл.).

В списке домов в Архангельске и их жителей в 1910–1914 годах значится по улице Поморской № 15, двухэтажный деревянный дом с магазином и флигелем купца Григория Михайловича Писахова стоимостью имущества 3300 рублей. В связи с застройкой улицы Поморской в советское время дом имел номер 27. Вместе с тем есть сведения, что значительно ранее семья Писаховых проживала на Троицком проспекте, а уже затем перебралась на Поморскую улицу.

Сестра Таисия была старше Степана на один год, а Серафима – младше на пять лет. Именно Серафима Григорьевна ухаживала за братом в годы войны, именно ее я и запомнил, приходя к художнику домой. А. Ларионов писал: «Случалось, что он тяжело бедствовал, голодал, и кто знает, как бы протянул свой век, если бы не заботы сестры Серафимы Григорьевны, которая долгие годы жила с ним одним домашним очагом»...

Вспоминаю как у меня произошла встреча с жительницами дома на противоположной стороне. В 1982 году я рисовал на память дом художника. Ко мне подошли женщины и спросили: «Почему Вы рисуете дом Писахова, а наш не рисуете? Мы ждем, когда его тоже будут сносить...» Я им пояснил, что когда-то бывал в этом доме у Степана Григорьевича. Мне бы хотелось, чтобы сохранился этот дом. Ведь перевозили же другие дома, кстати стоящие по-соседству?

Дом-мастерская художника под угрозой полного уничтожения. И все-таки очень жаль. Ведь смогли же сохранить дом художника А.А. Борисова в Красноборске, и туда едут сотни туристов. А вот на Писахова духу не хватило? Отчего же такая немилость?

Тогда же я обратился к искусствоведам Архангельского художественного музея и попытался поговорить: нельзя ли выступить против разрушения дома Писахова? Мне ответили в музее: «Надо прожить еще 50 или 100 лет, чтобы в городе все забыли «грехи» опального художника! А что дом... обыкновенный дом на Поморской. Таких сотни».

Мой рисунок оставляет память об облике дома-мастерской художника. Он даже в весеннее, мокрое время выглядел прекрасным, ибо напоминал, что здесь трудился и переживал невзгоды творец огромного живописного и литературного потенциала. Он очень много сделал, пропагандируя красоты и богатства северного края. В его доме бывали известные художники и писатели, искавшие общения с блестящим знатоком Беломорья, а сам он имел долговременную переписку со многими из них.

Мастерская художника

Мастерская – это творческая «исподняя рубаха» мастера. Мне помнится, вся мастерская была завешана этюдами. Это не просто этюды, а небольшие картины парусных шхун с серебристо-зеленой водой, такие как его «Парусники у рыбной пристани, 1912 год». Очень яркие северные закаты на Новой Земле. Я обратил внимание на длинный, узкий холст «Закат на Новой Земле с силуэтом памятника Ленину». Я не знал, почему выбран такой вытянутый пейзаж и чем он Писахова заинтересовал?

Речь идет о «Памятнике Ленину на мысе Желания». Пейзаж выполнен на фанере маслом в 1943 году. Размер 38 х 112 см. На левой стене мастерской висели этюды с мотивами южных стран: Египта, Турции, Абиссинии, где присутствовало много охристых цветовых отношений, много солнца и голубого неба. Похоже, небо он замешивал на берлинской лазури, впоследствии довольно редкой краске.

Громадных холстов в мастерской Степана Григорьевича не было. У мольберта стояло с высокой спинкой кресло желтоватого цвета, похожее на царский трон с боковыми полочками справа и слева. Его любимые коты: серый, белый, черный – а их было четыре или пять – запрыгивали на полочку и сидели за спиной художника, как бы наблюдая за его работой. Степан Григорьевич был похож на философа, мага-кудесника, смешливого и озорного с искрящимся хитреньким взглядом. Он говорил немного и не всегда четко, а иной раз скороговоркой, по сказкам и его холстам видно, что фантазером он был неисчерпаемым. Внимательно слушал ответы на свои вопросы. Одевался традиционно в темно-синий халат, накидывал серый фартук, когда работал у мольберта. Когда я приходил в мастерскую, то видел, что он часть этюдов перевешена, приближены к новым холстам, над которыми работал.

Не раз Степан Григорьевич делал мне замечание, подправлял, особенно когда я брал на кисть ультрамарин.

«Оставь ультрамарин! Эта краска - настоящая проститутка, она тотчас испортит всю твою работу» – говорил он.

Признаюсь, тогда я еще не знал, что означает слово – проститутка! Я внимательно присматривался к его палитре, наблюдал, как он растворяет краски, как их смешивает, как выкладывает на палитре. Уже позднее я понял, насколько эти процессы важны для настоящей творческой художественной деятельности.

Много лет я вспоминаю его холсты. Как-то в 1990-х годах я зашел на выставку Писахова, на второй этаж Марфинова дома, и ахнул! Писахов был представлен в лучшем виде.

«Что Вас взволновало?» – спросила женщина-смотритель. Я ей более двух часов показывал и рассказывал, какие работы и где висели у Писахова, а она всё это записывала.

Вспоминаю его холсты с северными белыми ночами, с одинокими соснами на берегу Белого моря, с камнями на скалах, с пестрыми лишайниками.

Для Писахова не было запретов на участие в экспедициях, поездки на Мурман, на Новую Землю, Землю Франца-Иосифа, на Пинегу, в Мезень, на побережье Белого моря.

Эпопея поиска экспедиции Г.Я. Седова и этюды, связанные со стоянками и зимовками, участие в поисках экспедиций В.А. Русанова, Р. Амундсена и других... Этюд с самолетом Яна Иосифовича Нагурского на Новой Земле, мне запомнился еще тогда – в мастерской. Позднее я многое узнал о Нагурском и даже о том, что он служил у нас на Дальнем Востоке, будучи молодым офицером, в 1909–1910 годах в стрелковом полку в Хабаровске.

Отображая растительный мир, лишайники, ярко-красные цветы среди камней, по которым он боялся ходить, чтобы не помять их, изогнутые полярные березы, красивые, цепляющиеся за камни сосны – все это элементы выживаемости природы в суровых условиях Севера. И эта тема звучит лейтмотивом всей художественной и писательской деятельности мастера.

Писахов у мольберта! Он мне казался загадочным, как и все его творчество. Он и педагог, у него сотни учеников, и он же участник многих исторических событий, где лично защищал честь и достоинство архангельского Севера. О нем постоянно разговаривали в семье, делились впечатлениями. Мать частенько говорила: «Видела Писахова, идущего по Поморской» – получалось, что его мастерская продолжалась у нас дома... К примеру, мой старший двоюродный брат Вячеслав Щербаков учился у Писахова в школе № 3, где Степан Григорьевич преподавал черчение и рисование. И когда они в классе шумели, он заставлял их трудиться, или выставлял из класса, или задавал им чих-пых...

Степан Григорьевич бывал упрямым. Он мог с вами в чем-то не согласиться, мог порассуждать, поспорить и в то же время не был злым.

А ведь он в своей жизни был многим обижен, но не терял бодрости духа. Поэтому, как мне кажется, и реализовывался в сказках. К ним придраться трудно – они емкие по смыслу и являются художественными
произведениями.

Жил очень скромно. Нуждался, как многие, в военное время. Как-то в очереди за коммерческим хлебом в 1947 году, вспоминал мой двоюродный младший брат Борис Щербаков, Писахов рассорился с женщинами, с чем-то не соглашался, упорно доказывал свое, был очень несговорчивым, раскритиковал их в пух и прах!

Житейские трудности того времени и привели меня в его мастерскую в зиму 1943/44 года. В нашем доме на Поморской снимал комнату летчик, старший лейтенант Александр Кононенко с женой Еленой Сафьян.

Александр был родом из Мелитополя, являлся художником-любителем и когда увидел, что я рисую маслом на холсте, пригласил пойти с ним вместе в мастерскую Степана Григорьевича. Знаю, что летчик – командир эскадрильи очень помогал Писахову с продуктами в голодное время. Эскадрилью вскоре перевели на другой фронт, уехал от нас Александр Кононенко, и более о нем вестей не было. А я так и продолжал ходить в просторную мастерскую Писахова.

Рассматривая картины уже в этом году, в его нынешнем выставочном зале-галерее имени Писахова по улице Поморской, я обнаружил, что Степан Григорьевич, оказывается, многие работы писал на фанере. Неужели не было холстов у художника? Или это дань времени – в Архангельске всегда дерева и фанеры хватало... Может, выезжая на этюды, он брал с собой фанеру, заранее подготавливал к записи этюдов, как мне представляется, беря пример с Николая Рериха? Известно, что в экспедиции в Алтай и затем в Гималаи Рерих брал с собой фанерки и на них писал этюды, которые в путешествии лучше сохранялись от сырости и механических повреждений. В большинстве у Писахова холст наклеен на картон, а иногда просто на чистую фанеру.

Мастерская художника продолжалась непосредственно в самой природе – на пленэре. Известно, что он много раз выезжал на Кий-остров, где и писал причудливые сосны на камнях. Сколько он ездил по Северу, в скольких плаваниях бывал – трудно даже представить.

«В плаваниях Писахов никогда не был сторонним наблюдателем, все тяготы он делил вместе с участниками экспедиции. Он и в полынье купался, и жил сутками без горячей пищи, управлял шлюпкой в шторм... Многому научился от зверобоев, рыбаков и мореходов. Полюбил их...» – вспоминал его приятель Федор Артемьевич Малыгин, житель мезенского села Койда. Об этом рассказывалось в газете «Правда Севера» 9 января 1991 года, в статье С. Домошенова «Этюд Писахова».

Просматривая каталог к 100-летию со дня рождения художника, обнаруживаешь перечень населенных пунктов Поморья, где работал художник. Это – Усть-Пинега, Зачачье, Кузьмин-городок, Чухчерема, Вавчута, село Тулчас, Мезень, Печора, Иоканьга и, конечно, деревня Уйма. Там он бывал множество раз. Любил посидеть на берегу Северной Двины, уйти от посторонних глаз, попариться в баньке, что-то записать из рассказов селян.

Вспоминаю моих однокурсников из Архангельского судостроительного техникума – Леонида Садовникова и Александра Лушева, уроженцев Уймы, именно они многое рассказывали о приездах в их деревню Писахова, и о «Сене Малине» тоже.

В памяти все остается, и когда я ехал через Уйму на автобусе, первое, что вспомнил: и где теперь банька, где любил бывать этот великий сказочник и художник...

Под мастерской художника и писателя стоит понимать не только замкнутое помещение его необычайно интересного дома, но и широту действа мастера, условия природы и все, что его окружало. Его фантазию, умелость, глубину юмора и знание северной природы.

Не случайно, осмотрев выставку Писахова, великий Илья Ефимович Репин пригласил его в Пенаты поработать. Особо Репину понравилась «Сосна, пережившая бури». Илья Ефимович уговаривал Писахова сделать из картины большое полотно. «Я бормотал что-то о размерах комнаты, – вспоминал Писахов в письме искусствоведу М.З. Бабенчикову от 3 августа 1956 года, имея в виду размеры своей мастерской, – А ведь это огромная честь и признание выдающегося мастера. Товарищи поздравляли, зависть не скрывали. А я не поехал, побоялся, что от смущения не будет силы работать. В 1928 году была моя персональная выставка картин».

Тяжела опала

Вернемся к упомянутому выше очерку с таким названием. Как долго длится замалчивание властями великих достижений в творчестве нашего близкого и родного северянина – Степана Григорьевича? Его творчество, соединенное в музыкальности слова и лиричности в живописи, уникально по своей сути и высоте помыслов, идей и гражданственности. Вся жизнь творца в печатном слове и живописи налицо, но вот опала? Кто-то что-то сказал не так? Тысячи дельных даровитых людей безвинно погибли в годы репрессий. Прошла реабилитация жертв репрессий, но вот Писахова всё еще как бы сопровождает опала. Почему? Представляется, что многое здесь в социальной значимости его семьи в прошлом.

Сын богатого ювелира обязательно «враг советской власти», такой ярлык, клеился на всю жизнь, и выхода из этого положения у художника до самой смерти не было. Не печатали сказки, исправляли, нарушая авторское право, годами их держали в издательстве, но не печатали... Персональных выставок не хотели, подразумевали саморекламу личности человека. Происходило умышленное замалчивание результатов творческой жизни человека. Мастер-живописец и сказочник, в своей стране, в своем городе, в своём доме становился чужим, непризнанным, духовно обиженным, растоптанным человеком. И чтобы подняться, этому имени, надо чтобы прошло столетие... Разве это нормально?

При встрече англичан в годы интервенции не угодил большевикам? А разве мало было ошибок, допущенных самими большевиками? Ведь не удрал Писахов за границу, нуждался во многом и оставался в своем литературном и художественном творчестве верен родному Северу... Разве этого мало?

«Писахов сочувствовал эсерам и Временному правительству северной области, куда эсеры также входили. По той поре желал видеть в своем городе не диктатуру большевиков, а объединение всех демократических сил. Он был одним из многих тысяч архангелогородцев, с энтузиазмом встречавших усиление власти Временного правительства. И хотя он скоро понял свою ошибку и еще при власти Временного правительства выступил против английских интервентов, против их зверств и оккупации, однако, как оказалось, потом это уже не имело никакого значения. А разве в теперешние времена мало людей поверило в демократию и потом горько разочаровались?

Именно этот майский день 1919 года стал днем его мнимого предательства в глазах вернувшихся в Архангельск большевиков. Среди них нашлись люди, которые через много лет, когда он уже был известным сказочником и художником, из зависти и мелкой мести стали писать пасквили во все инстанции. И скоро легенда о встрече интервентов с хлебом-солью выросла уже в его шпионаж в их пользу...» – указывает Арсений Ларионов в очерке, Не зря, на своем творческом вечере в Москве Федор Абрамов по телевидению заявил: «Долго ли еще будем держать в тени сказочника и художника Писахова?» По его мнению, Писахов является шестым сказочником в мире, после Андерсена.

Это теперь каждый волен выбирать себе партию, которую он собирается поддерживать в общественных делах и на выборах.

Перечитывая статью Евгения Салтыкова «Покаянный поклон» в газете «Правда Севера» за 24 июня 1990 года, где рассказывается о могиле художника на Смольном буяне, хочу заметить, что мало что изменилось в этом вопросе. Оградка вокруг могил разрушена, видно, что за ней никто не следит. Чувствуется запустение, тем более никого из родственников уже нет в живых... Тогда, где же молодежь, литераторы, студенты, учащиеся городских художественных школ?

«Без вас не мыслю севера»

Писахов пропагандировал красоту Архангельска и всего Севера. Не все ладно в архитектуре, убранстве, чистоте города. Не видел, не предполагал Писахов, что на любимой его набережной, через каждые сто метров казёнка, палатка с шашлыками, а на Красной пристани, аж рестораны-поплавки появились и кругом все питейное. И куда смотрит власть города? Не видел сказочник переломанные и разбитые мостки на улице Серафимовича – бывшей Пинежской, на улице Володарского, Суфтина, заросшие крапивой в рост человека. Как надо же заботиться о городе и горожанах, чтобы не видеть всего этого? Вот был бы живой Степан Писахов, вот бы сказки у него получились! Может, следует задуматься над всем этим да сделать достойный памятник С.Г. Писахову! Взять, к примеру, нынешний лозунг Североморска: «Сделаем наш город таким чистым, как палуба корабля»!

Возможно, назвать улицу его именем, может быть, выпустить открытки с его лучшими работами?

Единственная отрада памяти Писахову – это его выставочный зал, и великая благодарность всем тем, кто его организовал! Это реальная и действительная дань великому северянину! И ещё. Нам с братом было приятно видеть в залах Писахова пианино из нашего дома, на котором играл мой дядя – Дмитрий Алексеевич Щербаков, он тоже хорошо рисовал.

С.Г. Писахов был общественно активным горожанином. Он постоянно посещал театральные премьеры, следил за развитием народного творчества. В театре всегда сидел в первых рядах. Часто одет был в темно-синюю блузу с бантом. Белая как лунь голова выделялась среди зрителей. Он был большим театралом, умел тактично подчеркнуть это своим присутствием.

В 1923 году Писахов показывает на Архангельской краевой художественно-промысловой выставке коллекцию из пятисот рождественских «козуль» – ритуальных фигурных печений. Его волнует сходство русских языческих пресновиков с новогодними немецкими пряниками, а того более – изображение на козулях холмогорского крылатого солнца с Египетским, на мезенских – лотосов Индии.

Между эмблематикой стран полуденного, индигового неба и края полярных сполохов обнаруживается изумляющий мифологический параллелизм. Беспокоило художника безразличие этнографов к коллекции в то время.

«Среди патриотов Севера вместе с Писаховым всегда были: Б. Шергин, О. Озаровская, А. Попов, П. Истомин, А. Покровский, Е. Тагер, которые вели борьбу против убогих взглядов на крестьянскую культуру.

В противовес этому он и создавал свои сказки», – писал автор Горелов в предисловии книги «Сказы и сказки» Б. Шергина и С. Писахова, вышедшей в издательстве «Современник» в Москве (1985 г., с. 195).

Его посещали в Архангельске, приезжая на Беломорье художники Коровин и Архипов, Кончаловский и Преображенский, позднее Ромадин, Стожаров, Попков.

Постоянно были связаны с Писаховым Переплетчиков, Тыко Вылка, Борисов – оба северяне.

О нем писали писатели Лидин, Казаков, Шергин и многие другие.

В любом случае, дух Севера, его образ художника-сказочника, его неповторимая серебряная палитра влекала своей таинственностью на Север.

Писатель Лидин отмечал: «Десятилетиями образ Севера сочетался для меня с домиком на Поморской улице в Архангельске, где жил человек, о котором неизменно говорили так: «будете в Архангельске, побывайте у Писахова и не потому, что он был своего рода достопримечательностью, а потому что помочь понять и почувствовать город северян мог лучше всех Писахов» (см. Рассказы об Архангельске, газета «Северный комсомолец», с. 120).

В одном из писем Леонида Леонова были слова: «Читал присланную Вами книжку сказок и поражался количеством юмора, оптимизма и вообще хорошего, заразительного для читателей настроения. Как видите, и на меня, известного своей мрачной писательской философией, творчество Ваше производит благородное влияние». И было еще добавлено: «Без Вас не мыслю Севера».

Художник в письме обронил фразу: «В Москве мне надо каждый день видеть кремлевские звезды... в Архангельске мне надо видеть Двину».

Откуда у Писахова такое богатство и глубина цветовой лирики, спокойствие и серебристость живописи, такая огромная интеллектуальная сила? Многое объясняется воспитанием, опытом и образованием, на мой взгляд. Посмотрим, как он шел в жизни к своим высотам....

Писахов впервые выставлялся со своими произведениями в Петербурге в 1899 году. А всякая выставка для художника – экзамен, итог его творческой деятельности, позволяющий соизмерить свои возможности.

Художественное образование он получил в училище барона Штиглица (1901–1905), продолжал образование в частной мастерской живописца Я.С. Гольдблата (1907–1909).

В 1907 году выставлялся в Риме, в академии Святого Луки, где совершенствовал свое мастерство, затем в Парижской свободной академии (1909-1910). В 1910 году он вместе с Н.В. Пинегиным, А.А. Борисовым, Тыко Вылко показали 150 картин в Петербурге на выставке под названием: «Русский Север». В 1911 году Писахов получил Большую серебряную медаль за выставку, организованную комитетом морских экскурсий. В 1913–1914 годах, он участвует в поисках Г.Я. Седова и В.А. Русанова, а в 1928 году – в поиске Р. Амундсена.

Имея за своей спиной такой творческий багаж, не только русский, но и международный опыт, высокий авторитет гражданина, и вдруг попадает в многолетнюю опалу! Согласитесь, как это подло! Но его любили простые неизвестные северяне, любили и местные писатели-краеведы.

У Бориса Викторовича Шергина в комнате висел небольшой этюд писанный маслом берег Белого моря. Этюд скромный, в серых охристых тонах.

«Степан мне подарил, – пояснял Борис Викторович. – Он ведь Академию Святого Луки окончил. Мастер. Живописец. А художников не любил. «Я, говорит, пейзажист, а вы-то кто такие?»

О Степане Григорьевиче Писахове, необыкновенном нашем сказочнике, истинной жемчужине русской литературы, Борис Викторович говорил всегда ласково, с большой любовью, но вспоминал о нем с улыбкой. Шергина смешила эта писаховская фраза: «Я – пейзажист...» «И действительно, кто они такие? – продолжал Борис Викторович. – Иногда не поймешь. А Степан Григорьевич – живая душа Архангельска, так о нем думал всегда».

Вдумываясь в эту фразу, встречаясь работами Писахова на выставках, убеждаешься, насколько он недосягаем, и не так уж много у него живописных последователей. Его белые ночи можно проследить и понять только в той среде, где он писал...

Чувственность его лиричности живописного строя, только ему свойственного живописного языка – глубока и неисчерпаема. Трижды побывав в Заполярье, сидя с этюдником среди белых ночей у Белого моря, можно лишь представить серебристо-феерическую картину мира, среду, в которой когда-то работал мой учитель – Степан Григорьевич Писахов.

Источник: Писатели города Комсомольска-на-Амуре. Лито 2005 г. Книга третья. – «Со-Весть», 2006. С. 514–524.

Источники фотографий:

http://arh-necropol.narod.ru/index/0-73

http://russkij-sever.livejournal.com/519328.html